Крейн Бринтон, профессор древней и новой истории в Гарвардском университете — авторитет в области истории мысли и идеологических конфликтов. Его многочисленные труды,—«Анатомия революции» (1935), «Идеи и люди» (1950), «История европейских нравов» (1959) и ряд других — ценятся очень высоко за оригинальность, иронический подход, проницательность анализа и простоту изложения. Одна из его ранних книг, «Революционное десятилетие» (1934), — политическая и военная история Великой французской революции, — увязывает общественные, экономические и религиозные течения описываемого периода с главными направлениями развития европейской цивилизации. Об этой книге рецензент писал: «В ней американская историография убедительно доказывает свою зрелость. Автору удалось избежать опасных тенет экономической односторонности и с исключительной чуткостью уловить в истории движение и смену идей».
В «Анатомии революции» Бринтон разбирает причины, ход и следствия четырех революций — английской, американской, французской и русской. В книге «Идеи и люди» с подзаголовком «История западной мысли» Бринтон, раздвинув рамки исследования, проследил развитие европейской и американской мысли со времен классической древности до наших дней. Критики сошлись на том, что автору удалось с большим остроумием, четкостью и изяществом навести порядок в хаосе и выделить главные направления в чрезвычайно запутанной и сложной истории развития человеческой мысли.
Подводя итоги развития своих собственных идей, Бринтон писал: «Хотя мой ранний оптимистический рационализм сейчас умеряется пониманием того, какое место в жизни человека занимают предрассудки, эмоции, бессознательное и подсознательное, все же смею сказать, что я не изменил основной вере своей юности — вере а правоту человеческою разума»,
Религия, философия жизни, идеология и мировоззрение — все эти слова отнюдь не являются точными синонимами, но, тем не менее, говорят о существовании общей для людей реальности. Похоже на то, что все люди разделяют с другими людьми или с группами, к которым они принадлежат, некоторые комплексы идей о Вселенной и о месте, занимаемом в ней человеком. Ни в одной стране с более или менее многочисленным населением никогда не бывает полного единомыслия по отношению к таким комплексам идей, но, с другой стороны, никогда не наблюдается и абсолютного разномыслия, т. е. такого положения, при котором каждый человек имел бы свое собственное, отличное от всех других, мировоззрение. Однако в разных обществах и в разные эпохи существовало и существует множество промежуточных стадий между этими двумя крайностями. В католической Европе XIII столетия люди даже в религии далеко не придерживались одного воззрения с безоговорочностью, в которой нас хотят уверить поклонники средневекового «единства» Европы, но несомненно, что в своем религиозном сознании — в своей «идеологии» — они достигли гораздо большего единомыслия, чем современный Запад. Этнологи обнаружили, что значительное единогласие в этой области существует и у многих первобытных народов.
В Соединенных Штатах середины XX века нас поражает исключительное разнообразие и многочисленность взглядов на Вселенную и на место человека — иначе говоря, на его обязанности — в ней. «Мировой альманах и книга фактов» на 1960 год — популярный справочник по самым различным областям — насчитывает 251 «религиозную группировку» или «вероисповедание», к которым принадлежат 109 миллионов человек, т. е. примерно 63 процента населения Соединенных Штатов на 1959 год. В это число входят далеко не только христианские вероисповедания: справочник перечисляет также мусульман, иудеев и такие эклектические культы, как Общество Веданты, Вера Бахай и несколько разновидностей спиритуалистов. Помимо этого
существует еще 37 процентов населения, не принадлежащего ни к какой организованной религиозной группе. Многие из них, без сомнения, гордо причисляют себя к людям не имеющим религии, но трудно предположить, что у значительного числа нет никакой идеологии, нет мировоззрения. Некоторые указания на взгляды этой части населения имеются в другом разделе справочника, содержащем перечень различных обществ и объединений в Соединенных Штатах. Здесь мы находим в числе прочих такие организации, как например, Объединение американских гуманистов с центром в Йеллоу-Спрингс (Охайо). Эти «гуманисты» считают, что «человек сам создает себя» и поэтому для него нет необходимости в концепции Божества. Имеются в Соединенных Штатах убежденные материалисты-марксисты, ярые атеисты и, несомненно, миллионы людей, которые не ломают голову над подобными проблемами, а при опросах, не долго думая, причисляют себя к протестантам, католикам или иудеям. И, по совести говоря, в таких европейских странах, как Великобритания и Франция, положение вещей в области религиозных или идеологических мировоззрений немногим отличается от существующего в Соединенных Штатах.
Но есть ли в этой огромной и расплывчатой области, охватывающей религиозные, этические и идеологические убеждения, что-либо, на чем сходятся все американцы? Да, безусловно есть: американцы в подавляющем большинстве уверены в том, что вкратце описанное нами разногласие — в каком-то смысле даже разномыслие — по принципиальным вопросам философии и идеологии полезно само по себе, что оно свидетельствует о здоровье нашего общества, о его способности к развитию и росту. Из этого не следует, будто большинство американцев относится к своим убеждениям несерьезно или считает, что одна концепция ничем не лучше и не хуже другой. Безусловно, многие американцы прилагают все усилия к тому, чтобы не дать закостенеть своим взглядам, чтобы сохранить способность смотреть на вещи открыто, непредвзято, но было бы
абсурдом утверждать, что такая широта подхода присуща большинству. Предвзятость, замкнутость ума свойственна многим. И все-таки мы живем в «открытом», «незамкнутом» обществе в том смысле, что никакие органы власти не могут навязать нам те или иные убеждения.
Как и в любом другом обществе, право каждого человека пли группы лиц печатать или проводить на практике все, что приходит им в голову, у нас ограничено. Но сейчас, в середине XX столетия, этим ограничениям подвергаются в основном слова и действия, связанные с нарушением общественного порядка, приличия и безопасности. В Соединенных Штатах любой может быть марксистом и пропагандировать марксизм в печати; марксист может баллотироваться на ту или иную должность — в некоторых промышленных центрах мэрами выбирались социалисты. Однако, никто не может на законном основании подготавливать и осуществлять революцию — марксистского или любого другого толка. Ни в одном обществе конспиративная деятельность, направленная к свержению существующего строя, не разрешается законом, хотя наш великий философ Томас Джефферсон, истый сын XVIII века, и писал (в 1816 году) в известном письме к Томасу Карчевалу, что единственный способ предотвратить революцию заключается, пожалуй, в том, чтобы примерно каждые двадцать лет производить полный пересмотр конституции всенародно избранным собранием
В результате долгой исторической борьбы, в которой мы и наши европейские предки стремились достигнуть религиозного и идеологического единства путем принуждения со стороны церкви и государства, мы твердо уверовали в ценность и важность взаимной терпимости. Мы нс умерщвляем, не преследуем, не насилуем ничьих убеждений; пли, может быть, поскольку всем нам свойственны человеческие слабости, могущие повлечь за собой то здесь, то там вспышки ненависти, общественного давления, мелочной тирании, — было бы правильнее сказать, что наше правосудие и наша этика стремятся свести подобные явления к минимуму.
Однако мы принимаем факт существования многочисленных точек зрения не только, так сказать, в силу необходимости, потому что на практике, в ходе исторических событий убедились в невозможности достигнуть единства с помощью принуждения. Большинство американцев твердо верит в то, что ценность всякого мировоззрения — от научной гипотезы до религиозной космологии — может быть установлена только путем открытой и честной схватки, происходящей на глазах всего общества, — схватки, естественно, в области разума и чувства, а не в области грубой силы. Они убеждены в том, что рост, развитие и любые перемены достижимы в нашем мире только благодаря проверке верований на горьком опыте истории. Они знают, что многообразие убеждений есть лучшая гарантия против перерождения их в окаменевшую догму. Они считают огромным злом отказ от новых мыслей и вызванный этим отказом идейный застой общества, который всегда сопутствует полной победе любого догматического, непререкаемого, внедряемого как система мировоззрения. Они считают, что за единство, покупаемое такой дорогой ценой, нс стоит бороться.
Многие американцы, которые знают о Гегеле и Марксе лишь по наслышке, тем нс менее принимают концепцию диалектического процесса в его здравом, прагматическом, чисто американском толковании. Они считают, что в мире, а в особенности в человеческом обществе, идет непрерывная борьба и соревнование — эволюционный процесс, в котором победитель достигает лучшего положения просто потому, что он вынужден бороться, подхлестываемый усилиями противной стороны. Но за исключением небольшой группы лиц, которые тоже свободно высказывают в печати свои взгляды, американцы не признают диалектики в марксистском понимании. Упор, который марксизм делает на детерминизм классовой борьбы, и склонность марксистской идеологии, как они ее понимают, к догматическому самоутверждению, глубоко чужды большинству американцев. Следует отметить, однако, что в Соединенных Штатах, как и во всем Западном мире, имеются убежденные марксисты и что в большей части этих стран они пользуются той свободой мысли, которая является неотъемлемой характеристикой разномыслящего Запада. Марксисты-теоретики без помех издают в Соединенных Штатах свой глубокомысленный ученый журнал «Наука и общество».
Итак, посчитаем доказанным это убежденное п широкое приятие разномыслия в области религии и идеологии,
в области взглядов на назначение человека. Но нельзя ли сказать, что в материях не столь возвышенных американцы во всем согласны друг с другом, склоняются к общему для всех стандарту и готовы следовать по одному пути? Ведь многие европейские интеллигенты (нередко после двухнедельной поездки по Соединенным Штатам) пишут целые томы об ужасах американского материалистического единообразия, утверждают, что все американские города как две капли воды похожи друг на друга, именуют американцев роботами с механическими мозгами и стадными людьми.
Однако, если бы мы с логической последовательностью и конкретностью развили на практике все следствия, вытекающие из существования многочисленных идеологий, наше общество расползлось бы по швам, не смогло бы устоять и сохраниться. Если бы все члены бесчисленных объединений, организаций и сект (каждая из которых утверждает, что именно ее путь ведет к спасению мира), составляющих многогранное американское общество, не имели общего стержня, у нас были бы не Соединенные Штаты Америки, а полный хаос. Но каким-то образом все организации — Церковь огненного крещения баптистов-пятидесятников, Религиозное общество друзей (квакеры), Римско-католическая церковь, Объединение американских гуманистов, Орден розенкрейцеров, Дочери Американской революции, Сторонники единого налога и тысячи других группировок — находят общий язык и сплачиваются в Соединенные Штаты — государство, исторически доказавшее свою устойчивость. Одним из главных условий его стабильности было существование «открытого» общества, т. е. общества, способного с общего согласия находить новые решения в непрерывно меняющейся обстановке.
Историк обязан признать, что такое «незамкнутое» общество удалось создать отчасти потому, что нам не приходилось бороться с теми силами, которые в Европе стремились ограничить свободу разномыслия в интересах правящего класса пли обороны страны. Вплоть до конца XIX века каждый желающий мог бесплатно получить землю на Западе Америки — и это способствовало тому, что классовая борьба в Соединенных Штатах носила относительно мягкий характер. До середины текущего столетия нам не угрожало нападение внешнего врага: и это способствовало быстрому накоплению капиталов и непрерывному повышению жизненного уровня, так как до 1917 года мы расходовали на военные нужды минимальные суммы. Единственным трагическим исключением в нашей истории, не знавшей разорительных войн, была великая Гражданская война 1861-1865 годов. Но и эта война, которая далеко не решила всех вопросов, все же не оставила нас разделенными на две непримиримо враждебные нации. И теперь, сто лет спустя, ни один здравомыслящий человек не станет утверждать, будто Юг когда-нибудь снова попытается или даже только пожелает отделиться.
В настоящее время, конечно, свободные земли и отсутствие угрозы нападения извне исчезли. Но эти и другие факторы нашего прошлого в значительной степени сформировали сознание современных американцев и приучили их к определенным нормам поведения, помогающим сохранять внутреннюю спайку. Одним из наиболее важных следствий этого исторического воспитания можно считать нашу готовность подчиниться «приговору выборов». За исключением все уменьшающейся части негритянского населения некоторых районов Юга (к этому вопросу мы еще вернемся), все американцы и американки пользуются правом свободно выбирать любых должностных лиц, начиная от Президента Соединенных Штатов и кончая секретарями сельского управления. Кроме того, принимая участие в так называемых референдумах, они могут непосредственно голосовать за или против некоторых законопроектов. В большинстве случаев кандидаты на выборные должности выдвигаются двумя крупнейшими американскими партиями— Демократической и Республиканской — избираются зачастую незначительным большинством: за одного кандидата подается, скажем, 51 процент голосов, за другого — 49 процентов. Во время предвыборной кампании разгораются ожесточенные споры, бушуют страсти. И однако, за исключением Гражданской войны 1861-1865 гг., когда Юг отказался признать Линкольна Президентом, американцы беспрекословно подчиняются результатам выборов. Потерпевшие поражение не устраивают заговоров, не поднимают восстания и не подвергаются ссылке. Они снова принимаются за дело: выступают с речами, пишут статьи, используют все средства связи для того, чтобы довести до населения свою точку зрения
и при следующих выборах перетянуть на свою сторону решающие два-три процента избирателей. Такая реакция в значительной мере определяется привычкой или приспособляемостью, под которые теоретики, изучающие политику и этику, изо всех сил стремятся — и, может быть, не всегда безуспешно — подвести рациональный фундамент.
Подобно тому как жизнь американского общества не обходится без уголовных преступлений, политика не обходится без обмана и продажности. Но в глазах американцев система свободных выборов содержит в себе самой средства для раскрытия и устранения подобных злоупотреблений. Убежденность в этом — не пассивная вера в постепенное исчезновение таких общественных недугов, а скорее активная вера в то, что открытая политическая борьба в конечном счете даст возможность восторжествовать лучшим. Правда, в некоторых частях страны вопрос об обеспечении неграм избирательного права еще полностью не решен. Но борьба продолжается, и сами негры, пользуясь все в большей мере плодами растущего материального прогресса и оставаясь, как правило, в рамках закона, принимают самое активное участие в борьбе за свои права. Со дня своего освобождения в 1863 году они добились уже очень многого. В этом опять-таки сказывается американское понимание, политической диалектики.
Кроме того, история привила американцам оптимистический взгляд на возможности роста материального благополучия. Несмотря на христианское религиозное воспитание, лишь очень немногие действительно верят в то, что мир — юдоль слез и что лишения и страдания — удел человеческий или даже больше того — путь к спасению в ином мире. Американцы сходятся с Джефферсоном в том, что человек имеет неотъемлемое право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Большинство даже согласилось бы заменить последние слова другими: «достижение счастья». Американцы считают, что общество, в котором они сейчас живут, лучше всех остальных разрешило вопрос о всеобщей материальной обеспеченности, которая, по их твердому убеждению, является необходимой предпосылкой счастья. Они верят, что и другие народы, разработав для себя принципы свободного и открытого (но не хаотического и совершенно беспланового) соревнования, могут добиться счастливой и зажиточной жизни, поскольку она вообще доступна людям.
Такие убеждения, зачастую в наивно-простой форме, разделяются многими. Некоторые американцы, вопреки рассмотренной нами выше чисто американской вере в прогресс как выявление диалектического столкновения противоположностей, видимо думают, что мы нашли рецепт для достижения рая на земле и что другим народам остается лишь в точности следовать этому рецепту. Но такой взгляд никак нельзя считать типичным для большинства, в особенности же для большинства американской интеллигенции. Именно американские интеллигенты в массе своей стоят на позициях, красноречиво подтверждающих существование в нашем обществе «незамкнутости», о которой мы говорили выше. Оптимистическому подходу среднего американца противостоят традиционные взгляды «серьезной» американской литературы и публицистики, проникнутые если и не пессимизмом, то, во всяком случае, глубоким возмущением по поводу тех явлений, которые авторы мнят недостатками, слабостями американского общества. Сами американские интеллигенты отдают себе отчет в «отчужденности интеллигенции», как теперь принято говорить, и за последние годы немало писали по этому поводу. Такого рода высказывания прекрасно иллюстрирует тот вряд ли оспоримый факт, что в современной Америке всякий интеллигент — будь он чужд или близок массам — имеет возможность с редкой свободой проповедовать любые свои убеждения. Покидая тихую пристань академической обстановки, представители интеллигенции занимают командные посты в издательском деле, в журналистике, в политике. Все чаще и чаще деловые круги обнаруживают, что им приносит пользу обмен мнениями с критически настроенными интеллигентами, которые предлагают смелые, но зачастую полезные изменения в экономических методах. Интеллигенты, стоящие во главе различных фондов, распоряжаются миллионами и поэтому получают возможность оказывать содействие всякой деятельности, связанной с проявлениями творческого инстинкта человека.
Опять-таки нужно подчеркнуть, что благодаря великой свободе нашего общества каждый интеллигент, убежденный в принципиальной ошибочности нашего образа жизни,
имеет полную возможность критиковать наши недостатки, как он их понимает. Так например, известный критик и публицист Джозеф Вуд Крутч в своей недавно вышедшей книге «Человеческая природа и положение человека» жалуется на то, что американцы не ценят выдающихся, даровитых людей, что они превозносят среднего человека и — больше того — даже считают слово «средний» полным синонимом слова «нормальный». Он предлагает исправить ошибку, заменив слово «средний» более точным синонимом:
«К счастью, такой невымышленный, общеупотребительный синоним существует. «Средний» может значить также и «посредственный». И если бы мы привыкли называть среднего человека не «рядовым человеком» и уж, конечно, не «нормальным человеком», по «посредственным человеком», мы не загипнотизировали бы себя с такой легкостью, нс поверили бы в то, что посредственность — это идеал, к которому все должны стремиться».
Покупать и читать произведения инакомыслящего интеллигента будут, вероятно, главным образом другие интеллигенты, но не только они: помимо них у него найдутся слушатели, может быть — даже последователи. Роман Синклера Льюиса «Бэббит» — одно из самых известных и в основе своей благожелательных разоблачений американского обывателя — раскупался в количествах, свидетельствовавших о том, что среди покупателей были тысячи тех самых Бэббитов, которых Льюис высмеивал.
Социолог не может претендовать на достаточное знакомство с так называемой «социологией знания», чтобы утверждать, будто в современной американской жизни существует угрожающий разрыв между интеллигенцией и рядовыми американцами и будто та радикальная критика, которой некоторые писатели зачастую подвергают основные положения американской идеологии, наносит серьезный ущерб стабильности американского общества. Все же нам кажется, что жалобы современных интеллигентов служат скорее показателем здоровья общества, чем симптомом его болезни. В конце концов, традиционная роль интеллигента на Западе, начиная от Платона и Иеремии и кончая Марксом, ведь и заключалась в том, чтобы служить неумолимой совестью общества.
Решаясь предсказывать будущее, историк в какой-то мере изменяет своему призванию. Даже тот историк, который откровенно тяготеет к социологии и стремится, как всякий ученый, открыть закономерности, позволяющие делать предсказания, в наше время должен проявлять особую осторожность. Страшная угроза мировой войны, в которой будут применяться все виды новейшего оружия, поставляемого современной наукой и техникой, является сама по себе совершенно новой переменной величиной, способной опрокинуть самые тщательные расчеты. То, что когда-то называлось «экономически отсталыми странами» и «обездоленными народами», т. е. огромные, недавно ставшие не-зависимыми государства Азии и Африки, является, быть может, в еще большей степени расшатывающим фактором, способным опровергнуть все предсказания. Совершенно ясно, что эти народы, вступив на путь индустриализации, не собираются и впредь жить в условиях, которые оправдывают приложение к ним эпитета «малоразвитые». Но далеко не очевидно, что средством для уничтожения своей отсталости они изберут образ жизни «открытого», «незамкнутого» общества.
Однако тот, чье сознание определяется американским образом жизни, должен, как правило, прийти к выводу (который в его глазах будет не просто надеждой), что будущий мир не отвергнет полностью методов американского общества. Беспорядки, метания из стороны в сторону, тупики, противоречия — одним словом, все неизбежное зло, которое является частью жизни в «незамкнутом» обществе, — немалая плата за то, что именуется моральным и материальным прогрессом. Но в глазах американцев прогресс без идеологических конфликтов — вещь невозможная, потому что это означало бы прогресс без свободы; жизнь же, при которой для достижения прогресса не делается свободных усилий, для них немыслима. Американцы не верят в то, что общество может добиться порядка с помощью идеологии, которая для осуществления прогресса навязывает всем один-единственный готовый рецепт, не оставляя места для инакомыслия. Они знают, что народы, выходящие на мировую арену, примут только такую идеологию, которая будет отвечать их нуждам. И большинство американцев твердо верит в то, что в поисках благородных идей мир не пройдет мимо величайшей ценности — нескованной идеологии. ▼
